Автор заметок выражает благодарность своему однокурснику Андрею Брониславовичу Саматыго, преподавателю кафедры урологии, полковнику медицинской службы запаса, за предоставленный обширный фотоматериал и искренний интерес, который поддерживал меня в этой работе.

Слово «Академия» в тексте я преднамеренно использую и с большой и с маленькой буквы. С маленькой –  с позитивной окраской, близкой к значению «наша академия». С большой буквы – когда речь идет об официальном учреждении, когда оно еще не стало родным, об академии как «государстве в государстве», а также в значении «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

Этот день, 12 июля, знаменателен для меня тем, что 40 лет назад я поехал поступать в Военно-медицинскую академию. Уже на регистрации в Кишиневском аэропорту познакомился с двумя парнями, которые, как выяснилось, ехали туда же. Они были из Тирасполя и это для них была вторая попытка поступления. Так что маршрут следования они знали хорошо. Они объяснили мне, что нет смысла ехать на Лебедева 6, а надо сразу ехать в Красное Село, где находится лагерь Академии и где все абитуриенты будут жить на период проведения медицинской комиссии и сдачи экзаменов.

А мне очень хотелось еще раз попасть на городскую территорию академии. Я был там за полгода до этого, слякотной тёмной зимой, в декабре, когда наша команда возвращалась с соревнований в Архангельске; хотелось посмотреть на тамошние ландшафты летом. Тогда, в декабре, у памятника Боткину я взял «интервью» у одного первокурсника второго факультета (он сказал, что поступал из армии): как тут вообще?, и он меня заверил, что очень хорошо, интересно, муштры нет, а спортсменов вообще любят уважают и создают все условия для тренировок. И все дышит великой историей, и что-то еще, в том смысле, что духи великих академических ученых присутствуют повсеместно и опекают каждого.

 Прибыли в учебный лагерь академии около 7 часов вечера, зарегистрировались, получили постели. Встречали приветливо, все делалось без волокиты. Всех прибывающих распределяли по ротам и расселяли в однотипных легких деревянных домиках.

Там было по 12 (или 16) двухярусных кроватей. Мне не спалось, и около полуночи или позже я вышел на улицу. Бетонированная дорожка (линейка) и вдоль нее бесконечный ряд этих домиков. Напротив – газоны, спортплощадки, полоса препятствий.

Меня удивило, что было довольно светло. Порадовался, что застал еще период белых ночей, пусть и не в самом разгаре. Серые волнистые сплошные облака. Все правильно, именно так и должно быть в Ленинграде. Не скоро теперь увижу я солнце! Возникло какое-то расширенное состояние сознания. Словно бы все трудности и радости предстоящих многих лет жизни, неизбежная разлука с родителями сконцентрировались и вошли в мое сердце.

Это вызвало волнение с налетом легкой тревоги, скорее позитивной, бодрящей, создающей настрой и уверенность, что все это можно преодолеть, тем более не в одиночку, а в хорошей компании. В общем – знаменитая “светлая грусть”, под стать северному свету белой ночи.

Поприще военного врача и учеба в Военно-медицинской академии не были моей “Возвышенной Мечтой”. Я относился к этому как к прагматичному действию. Стыдно сказать, но если уж говорить о возвышенных мечтах, то мечтал я тогда об олимпийских медалях. Если даже не моих, то моих питомцев, как тренера. Я рассуждал так: раз у меня папа военный, а мама медсестра, значит я должен стать военным врачом. К тому же медицинское образование поможет в спорте. Приеду и буду действовать сообразно обстоятельствам. Не поступлю – вернусь и удвою усилия в занятиях спортом. Тренера меня куда-нибудь пристроят. Впрочем, не сомневался, что даже если поступлю, все равно продолжу заниматься спортом. Но экзамен есть экзамен, его нельзя не сдать хорошо. Но и готовится фанатично не собирался. В конце концов – мне и спортивную форму нельзя потерять.

На утро было построение. Командир роты Капитан Джаиани, обаятельный, чуть полноватый брюнет с породистым лицом поздравил нас с тем, что мы стали абитуриентами Краснознаменной, Ордена Ленина Военно-медицинской академии имени Сергея Мироновича Кирова. Довел до нас какую-то организационную информацию. И, (о чудо!) – в небе голубые просветы, а к вечеру вообще солнечно и довольно тепло. Атмосфера на “абитуре” была очень приятной. Легко завязывались знакомства. Было время и для подготовки к экзаменам, и для общения, и для занятий спортом. Все относились друг к другу очень душевно и бережно.

Легко делились знаниями, которые могли бы пригодиться на экзаменах. Я с неприятным удивлением узнал, что, оказывается, существуют специальные пособия для поступающих в ВУЗы. В частности по химии – знаменитый “Хомченко”. И что если не знать его содержание как свои пять пальцев, то никаких шансов на поступление нет. Да и то, это минимум, это еще ничего не гарантирует. А я-то готовился просто по учебникам. Ну еще журнал “Химия и жизнь” года четыре до этого читал в свое удовольствие, без задней мысли, что это пригодится на экзаменах. Выпросил у кого-то на часик, полистал. И понял, что там совсем другая какая-то химия. Мне это напомнило, как попал впросак Паганель, который думал, что учит португальский язык, а потом выяснилось, что это был испанский.

Всех абитуриентов можно было разделить на 2 категории. Одни примерно готовились к экзаменам, сидели ночами в павильонах, отведенных для самоподготовки, проверяли друг у друга знания. Другие даже и не пытались ничего учить и очень весело проводили время. В общем-то это было какое-то хулиганье, но надо сказать, что агрессивных действий почти не было, разве что в отношении одного из старшин рот, абитуриента-прапорщика (может мичмана – он ходил в морской форме с зеленым кантом на погонах; не знаю, у них полевые звания или морские), которому сразу присвоили прозвище Кирпич. Наверное, за коренастую фигуру и соответствующий цвет лица. С одним из этих хулиганов у меня сложились доверительные отношения: “зачем же ты сюда приехал?”. А, оказывается, так можно уклониться от очередного призыва на срочную службу – сделать вид, что желаешь поступить в военное училище. Да и в Ленинграде побывать за казённый счет. Еще я очень подружился с двумя «кадетами» т.е. выпускниками Суворовских училищ. Калининский кадет Петров и московский – Афанасьев. Они приехали уже в курсантской форме: Петров в авиационной, а Афанасьев – в сухопутной и вызывали всеобщую зависть, а у меньшей части – молчаливое поклонение. Суворовцев принимали во все военные училища и институты без экзаменов, а в Академию им нужно было сдать на «отлично» профильный экзамен- «химию». А если не на отлично, то придется сдавать 3 остальных. Петров вел себя очень уверенно, как уже «отчетливый офицер» (фраза из недавнего трехсерийного фильма «Хождение по мукам», запомнилась многим, кто в теме). И с тонким юмором критиковал военно-строевой и организационный аспект этого нашего лагерного сбора и особенности поведения наших мелких командирчиков и даже самого Джаиани! А Афанасьев все время смеялся. Еще один очень культурный и зрелый молодой человек мне запомнился. Он был из семьи дипломатов. Шутил «отменно тонко и умно». Охотно посвящал меня в реалии питерской жизни и много интересного рассказал про сам этот лагерь. В этой местности весь 19 век проходили летние маневры гвардейских полков*, жизнь била ключом и до сих пор регулярно каждый год находят пуговицы и монеты тех времен во время земляных работ. А вот эти дубы помнят еще особ Императорской фамилии.

У меня такое чувство, что, когда количество претендентов на поступление уменьшилось примерно вдвое, к каждому начали пристально приглядываться много людей. То один, то другой незнакомый офицер, может командиры других рот, может какие-нибудь помощники начальника лагерного сбора. Однажды меня остановил какой-то незнакомый капитан, когда я шел с ведром и тряпкой на свой объект, о котором несколько ниже. Я встречался с ним глазами несколько раз раньше, но не зная кто он. Очень доброжелательно расспросил меня: как зовут, откуда, какой спорт, что уже сдал из экзаменов, а потом сказал: «Не волнуйся! Поступишь! Такие люди нужны в академии.» Вот есть в академии эта система! Видишь, что человек нормальный, но в какой-то задумчивости. Подбодри! Впрочем, бывало и наоборот, но гораздо реже. И только для медслужбы мы были неуместной обузой. Чего доброго, обратится кто-то из этих проходимцев за медицинской помощью, и это ж думать придется, что с ним делать. Но мне такие случаи не известны.

Как принято по сей день во всех воинских частях, на плацу и вдоль аллей ставятся портреты видных военачальников, написанные (точнее, нарисованные) на листовом железе. На городской территории Академии, которая не отделена заборами от улиц, подобного рода пропагандистское оружие было бы не уместно (вполне достаточно мемориальных досок с громкими именами и памятников), а вот академический лагерь близ Красного Cела с лихвой эту традицию наверстал. Вдоль главной аллеи было множество портретов: столпы военной медицины – Пирогов, С.П. Боткин, Орбели, кто-то из Вишневских, а может и все сразу. Насчет Жукова, Гречко, Устинова и иже с ними – не помню; по идее – должны были быть тоже. Не надо думать, что это шедевры живописи, достойные занять место в лучших галереях. Их рисуют солдаты-срочники, у которых за плечами художественная школа. Вдохновленные замполитом батальона обеспечения учебного процесса они рисовали эти произведения по 2 в неделю. Впрочем, в Академии это, пожалуй, были срочники, призванные после первого курса Мухинки или Академии художеств. Мои спутники-земляки еще по дороге рассказали, что у этих портретов есть удивительная особенность: их глаза всегда смотрят на тебя – с любого ракурса. И не просто смотрят, а с немым укором! Взывают к совести: что как бы хорошо ты не учился медицине, сколько времени ты бы этому не отдавал – ты все равно не дорабатываешь. Так и оказалось. И до сих пор я живу под впечатлением этого взгляда. Еще одна картина неизвестного художника оказала на меня мощное влияние. Как сейчас вижу: идешь от КПП до центральной аллеи, сворачиваешь по ней направо – сразу же по правую руку она и стоит. Свет операционной лампы выхватывает из тьмы три фигуры в медицинских шапочках и масках, стоящих над операционным полем. Лиц не видно, только узкая полоска напряженного лба и глаза. В глазах сосредоточенность, тревога и безмерная усталость.  Над ними угадывается полог палатки. Военно-полевая операционная: серьезное, крепкое, изнурительное, страшное дело. Кажется, ты присутствуешь там и чувствуешь духоту, запах эфира, йода и крови. Готовясь поступать в Академию, я, конечно, почитывал сдуру и Юрия Крелина, и Юрия Германа. Вот эта картина усиливала впечатление от их произведений, далёкое, по правде говоря, от реальной жизни. Далёкое в том смысле, что не боги горшки обжигают. Но тогда произошёл резонанс: картина эта оттолкнула меня от хирургии. Как будто возникло защитное силовое поле, пройти через него было не под силу.

Какой там был конкурс – я не знаю. По предварительным сведениям (офицеры военкомата и врачи кишинёвских отборочных комиссий) от 25 до 40 человек на место. Звучали и другие цифры. Думаю, наиболее близка к истине – 15. Кроме подготовки к экзаменам, была сдача нормативов по физической подготовке. Но на этом никто не отсеивался, даже при фантастически скромных результатах. Более серьезным ситом был медосмотр. И увлекательное массовое развлечение – “психотбор”. Несколько сотен человек размещалась в летней столовой за столами. Всем раздавались материалы для заполнения. Капитан с кафедры психиатрии проводил инструктаж, и шла работа. Тестов было очень много. И опросник Айзенка, и MMPI, и чисто операторские тесты, и «закончить предложения», и многое другое. Сейчас я плохо себе представляю, как можно было обработать такой обширный материал в кратчайшие сроки. Тогда все происходящее казалось само собой разумеющимся. А то, что все своевременно обрабатывалось, а не уходило сразу в урну, я испытал на собственной шкуре. Дело в том, что с моими тестами было что-то не так. Я 4 раза проходил психотбор, повторял те, что были и какие-то все новые и новые, вплоть до пятен Роршаха, которые, как я впоследствии узнал, считались вредным антинаучным империалистическим изобретением. Наконец, в последний раз, когда я сдал уже все экзамены меня опять вызвали на психотбор. Там был гуру академической психиатрии Олег Кузнецов. Пожилой, но подвижный сухощавый человек, похожий на Евгения Евстигнеева. Я запомнил его фразу, решившую судьбу моего поступления. “Смотрите, он же в тесте Сонди выбирает садистов и эпилептиков и отвергает гомосексуалистов и шизофреников! У него высокая агрессия! Наш человек!” (Ну что-то в таком духе, за точность, естественно, не ручаюсь)

В одно сияющее утро, (возможно, это был 5-й день пребывания в лагере, когда уже основной медосмотр прошёл и начинались экзамены) очень возбужденный капитан Джаиани обходил домики, при этом громко, красноречиво, но культурно ругаясь и восклицая: «Ну где этот Берия!?». Это он разыскивал абитуриента Ираклия Басилия -колоритного грузина, выглядящего гораздо старше остальных. Наверное, из-за изрядной полноты. Но он и был старше – носил ромбик об окончании медицинского училища. Ему было дано какое-то таинственное поручение, которое он бессовестно манкировал. Сейчас я понимаю, что он никак не мог выполнять эту работу, не достойную джигита. А уже к обеду Джаиани подошёл ко мне с каким-то виноватым видом и спросил, не откажусь ли я от некоей постоянной деятельности, а именно регулярной уборки помещений, где будут жить преподавательницы кафедры русского языка на период сдачи экзаменов. А за это меня освободят от текущих нарядов и проявят индивидуальный подход при проверке моего сочинения. А я помнил, как Андрей Петрович Гринёв наставлял сына «…на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся…», к тому же я ощутил гордость, что именно мне из многих предложили, и немедленно приступил к делу.

В Академии есть факультет для иностранных слушателей. На первом году обучения основной акцент делается на изучение русского как иностранного и для этой цели существует специальная кафедра. Именно преподаватели этой кафедры должны проверить десятки тысяч сочинений и изложений, что требует длительного времени, поэтому им приходилось жить в лагере по нескольку дней подряд. Мой объект представлял собой одноэтажную деревянную казарму с дощатым крашеным полом. Довольно просторную. То ли ширмами, то ли перегородками была отделена спальная зона, где были около дюжины солдатских кроватей с панцирными сетками. Из них только четыре застелены. Окна в этой зоне завешены импровизированными шторами из солдатских одеял, когда-то темно-синих, а ныне изрядно выцветших. Светлая сторона совершенно пустая. Мои подопечные, четыре дамы лет по 40 – 50, очень разные. Но все они были коренными петербурженками по своему поведению и манерам. Одна была очень высокомерной. Высокая, прямая, худая, курящая. Еще две, помоложе, доброжелательно нейтральны. Четвертая, похожая на актрису Людмилу Касаткину, ко мне расположилась. В нужный момент она шепнула мне, какой условный знак поставить на листке с моим сочинением. Я был в некотором недоумении, когда первая из них, суровая, однозначно заявила, что не надо бы мне сюда лезть. Вот она де своего сына в Академию не пустила. Я возразил, что у меня отец военный, всю жизнь в гарнизонах и казармах, службу знаю, твердо решил поступать, а там уж как пойдет. Убираться буду добросовестно и поблажек за это не жду. Что будет, то будет. Суровая недовольно пожала плечами, указала на «Людмилу Касаткину» и сказала: «Пусть тогда она с вами занимается, у нее то как раз сын курсант.» Та улыбнулась: ничего, а мой вот сын четвертый курс заканчивает, все нормально, не жалуется. Сейчас вот пишу и думаю, что Суровая была заведующей этой кафедрой. Очень уж повелительна. Кстати, единственная четверка на этой сессии была у меня за сочинение.

Первый экзамен был по физике. Экзаменатор был молод, в очках с тонкой оправой, светлые волосы, короткая рыжеватая эспаньолка. Несмотря на противоположность во внешности, я его сразу отождествил со своим учителем по физике Александром Вольфовичем Вайслейбом (все еще любимым многими). У них был общий дух: «Физика – замечательная наука. В ней был праздник. **» и т.д. Короче – у них был одинаковый ментально-эмоциональный строй, праздник свободного полёта физической мысли. Вот их противопоставляют, физики и лирики, а эти черты едины у большого процента представителей хороших физических школ. Они на самом деле физики-лирики. Видимо и мне от Вольфа досталось что-то такое, потому что экзаменатор явно принял меня за своего. Останавливал меня после двух – трех фраз: «переходите к следующему вопросу», дополнительных вопросов не задавал и поставил 5. В тот же день меня разыскал высокий подтянутый офицер в летной форме (с крылышками в петлицах, а не со змеями, то есть настоящий!). Представился: подполковник Ракитин, Владимир Никитич, кафедра физической подготовки. Нам предстояли 6 лет хоть не слишком интенсивного, но в высшей степени одухотворенного общения. Я думаю, он, как и я, был настоящим (а не притворным, как многие в Академии) идеалистом и такие категории, как спортивный дух, командный дух и товарищество были для него не трескучими фразами. Вообще Академию гуманным местом не назовешь, но кафедра физической подготовки была очагом гуманизма и дружелюбия. Все преподаватели были военными и в высоких званиях, и ожидаемым поведением было бы зверство строевиков. (Хотя большинство кадровых офицеров в армии только на лицо ужасные, но добрые внутри.) Напротив, собирательный образ преподавателя этой кафедры – широко улыбающийся, и по-доброму подтрунивающий над нашей неуклюжестью. Не знаю, как вел себя Ракитин перед строем курсантов. Он у нас не преподавал, исключительно на третьем факультете. Но я помню его всегда сосредоточенным, слегка нахмуренным, как будто обдумывает какую-то сложную служебную задачу. Если улыбался, то сдержанно, не размыкая губ, как-то грустно, как будто знал будущее на долгие годы. И в этом будущем все не так уж лучезарно. Наверное, так оно и было. Походка очень красивая: легкая, пружинистая, стремительная.

Оказывается, зачетные книжки спортсменов, которые мы сдавали в военкомате, Академия внимательно читала. Надо сказать, что и до сих пор, как не удивительно, вузы стараются брать спортсменов, в надежде на прославление этого учреждения на каких-то межвузовских соревнованиях. А это зачем? Не знаю… Может быть мистическая вера, что высококлассный спортсмен вдохновит многих студентов на занятия спортом, их здоровье улучшится, и в дальнейшем они будут лучше учиться и работать на благо Родины? Это конечно, для государства важно, чтобы в стране процветали и физкультура, и большой спорт. Это действительно приносит плоды. А вот для учебных заведений это не столь очевидно. Как бы там ни было, но у спортсмена возрастают шансы на поступление в вуз, и ему даже готовы простить неполноту знаний. Он отдал свое время, которое все остальные тратят на учебу, на тренировку мышц! Но человек-то хороший, ответственный, работоспособный и без лишней зауми. Т.е. понятный и прямолинейный. Академия не осталась в стороне от этого движения. Среди тех видов спорта, которые Ракитин курировал, был и мой – тяжелая атлетика. «А много ли в Академии штангистов?, есть ли команда?» – Да, есть и команда, и тренер. На какой факультет хотел бы попасть? Да вот, как раз на третий, на воздушный… – Правильно. Наш факультет маленький, домашний, отношения более семейные… Думаю – все реально. Я подскажу начальнику факультета. Если будут проблемы – обращайся. Когда у тебя следующий экзамен?

Следующим экзаменом была химия. Не то, что бы мне не повезло с билетом, но разговор двигался туго. Принимала экзамен молодая женщина, и она почему-то была не в духе. Один из вопросов, который мне достался, как раз был из того раздела пособия Хомчеко, который я пролистал накануне. Меня удивила одна реакция, и поэтому я ее запомнил. И радостно написал её, так как это давало возможность щегольнуть знаниями, явно выходящими из школьного курса. Но не тут-то было. «А это что за ересь! Нет такой реакции!, –  Так ведь… Хомченко! – Ну, не знаю. Пойду уточную. И вышла в соседнее помещение. Вернулась. – Да, действительно. С этим вам повезло. Ну, продолжайте. В этот момент в помещении материализовался Ракитин. «Ну, как он?» – «Да так себе»,– «Гм. А то ведь парень хороший. Кандидат в мастера…», – «Ну, для кандидата в мастера он химию знает неплохо». И, потупив глаза, вывела в экзаменационной ведомости пятерку.

Через полгода он откроет для меня Кавголово.  Первые после поступления соревнования в феврале 1981 года проходили на базе СКА (на озере Хепоярви). Мы приехали на электричке и прошли вверх по этой, известной многим, лесной дороге: мороз и солнце, ели в снегу, темно-синие тени и густой, неимоверно вкусный воздух. И даже запах печного дыма, а топили там углем, усиливал гармонию этих мест. По этому маршруту и сейчас так, если повезет с погодой. Чего не скажешь о многих других урочищах тех мест, после того как там развернулась оголтелая коттеджная застройка.

Наступил день, когда до оставшихся довели, что можно ознакомиться со списками зачисления. Напротив своей фамилии я обнаружил: II факультет, 2-й взвод. Мне ведь обещали третий факультет! Я был разочарован. Ракитин, как всегда, при первой мысли о нем оказавшийся рядом, только развел руками и сказал, что уже ничего сделать нельзя. Но это, в сущности, ничего не меняет. Кто-то из моих искушенных «друзей по роте и по взводу» успокаивал, что второй факультет самый лучший: морской – на подводной лодке запрут, авиационный – все авиачасти в дальних гарнизонах, а в Звездный городок со свиным рылом не пускают, и госпиталей мало в их системе, а второй факультет предоставляет наилучшие возможности, чтобы вырваться из войскового звена и вернуться в Академию. Таким образом, вредная идея, что только в Академии есть жизнь для ее выпускника ядовитым туманом окутала мозги еще на абитуре! Потом эту идею многократно повторяли. Атмосфера резко изменилась. Все вокруг незнакомые. Оголтело носятся. Суета, пронзительные крики, то здесь, то там раздается недобый, неестественно громкий бесовской смех. Очередь за обмундированием. Какие-то незнакомые солдаты, с лычками и без (поступившие из числа старослужащих на выездных комиссиях) с угрожающим видом делают тебе замечания. Быстрее, быстрее. Часов в 5 получили форму. Пришить погоны, петлицы, подворотнички, через 2 часа построение уже в форме! Иголки и нитки мгновенно стали дефицитом. Руки не слушаются. Иголки вонзаются в пальцы. Пришил погон – оказалось криво. Надо перешивать. Время поджимает. Ничего, кое-как к построению на ужин наживили, потом укрепим. А яловые сапоги тяжеленные и ужасно неудобные. Построение. Какой-то невысокий подполковник, форма одежды повседневная для строя: сапоги, портупея. Орденские планки. Белый ромбик военной академии и знак «инструктор-парашютист 100» и еще сколько-то на подвесочке. (Мысль посетила: «Ну, в летчики не взяли, так хоть с парашютом дадут попрыгать.» Хоть я и не в десантном взводе.). Звезды на погонах вышитые золотой нитью, как у генералов, а не алюминиевые. Фуражка необычной формы – с неправдоподобно большим верхом. «Становись!» Высокий худощавый прапорщик, похожий на Гитлера, только без усов, сипловатым сдавленным голосом, докладывает: курс построен. Подполковник долго смотрел на строй то в одну, то в другую сторону, резко поворачивая голову. Стоял, чуть ссутулившись, и смотрел исподлобья, очень грозно, серыми, глубоко посаженными  глазами. Быстрыми короткими шажками прошел к голове строя, посмотрел в конец. Прошел к хвосту, посмотрел на голову. И наконец…: «Здравствуйте-товарищи-курсанты!». Прослушал нестройный ответ, поморщился: «Здравствуйте-товарищи-курсанты!». Кивнул. Негромко и деловито сказал прапорщику: «Приветствие надо будет хорошо потренировать.» Потом что-то долго говорил, провел перекличку. «Прапорщик Егельский!», – «Я!». «Суворовец Пышкин!», – «Ыэ!», «Суворовец Скоробогатько!», – «Я». А вот как он остальных называл – не помню. По идее мы еще были абитуриентами. Курсантами мы станем после того, как начальник Тыла Вооруженных Сил подпишет приказ о зачислении, а это будет через несколько дней. Опять долго говорил. Я устал, чувствовал какую-то тревогу, и воспринимал все как сквозь пелену тумана. Поставил задачи, назначил дежурного по курсу и дневальных (слава богу не меня). Довел распорядок дня: до ужина есть еще полчаса – на подгонку формы, после ужина продолжить подгонку формы до вечерней прогулки с песней, чтобы к утреннему осмотру замечаний не было. Младшим командирам (уже были назначены из числа старослужащих) проследить. Отбой по расписанию лагерного сбора в 22 часа. На следующий день уже начинается учеба в Академии: подьем в 6:00. Через 10 минут построение на линейке. Форма одежды бриджи, сапоги, «с обнаженным торсом!». Зарядка. Привести себя в порядок, построение на утренний осмотр, дальше с песней следуем на завтрак. Назначить запевал. После завтрака каждый взвод по своему расписанию и в своем павильоне: занятия по Общевоинским Уставам, по физ. подготовке, по строевой подготовке на плацу, хозработы. Расписание получить у старшины курса. После обеда в актовом зале учебного центра лекция по истории Академии. Потом следуем в расположение, и будет более близкое знакомство. В тот первый день, однако, я не обратил на этого подполковника внимания. Джаиани куда-то исчез, не попрощавшись и то один, то другой распорядитель – старший офицер, приходил и давал взаимоисключающие команды. Казалось, он тоже из их череды. Кто был этот подполковник, выяснилось на следующий день, а дуалистическую значимость его фигуры я по сей день продолжаю постигать. Это был начальник курса II факультета, набора 1980 года Евгений Алексеевич Исаев.

Наступило время отбоя, но младшие командиры сочли необходимым нас потренировать.  Подьем-отбой, за 45 секунд одеться и еще быстрее раздеться, аккуратно сложить обмундирование на табуретках. Не из соображений дедовщины, а для нашей же пользы. Не получалось ни быстро, ни аккуратно. Да еще и команда «три скрипа». Когда после команды «отбой» раздается третий скрип, тут же: «Отделение подъем!». Час продолжались эти подпрыгивания. Проснулся раньше. Сразу кросс километра два, строем, с непривычной темповой нагрузкой, да еще и в сапогах. Странная зарядка, совсем не зарядила энергией. С этого утра уже никогда не чувствовал себя хорошо. Кое-как дожили до вечера. На обещанное мероприятие Исаев явился в полевой форме. (Темно-зеленая полушерстяная форма, звезды на погонах тоже темно-зеленые, но все равно ручной работы. Как и фуражка). Построил нас сам, красиво, звонко, нараспев: «Становиииись! Налево равняйсь! Отставить. Ннналево равняйсь! Смииирно! Вольно! Товарищи курсанты… ». Объяснив программу нашей встречи, попросил непосредственных начальников посадить нас на траве, полукругом. Сам сел в середине. Возникла идиллическая атмосфера. «Сидят и слушают бойцы, товарищи мои». Рассказал биографию, указал на священный долг хранить и чтить славные традиции Академии, не запятнать честь и т.д. И тут же устыдил: вот вы поступили, заняли чье-то место. Человек мечтал, но по случайности не попал в академию, полбалла не добрал, уехал домой. Значит вы должны учиться и за себя, и за того парня, чтобы не испачкать его мечту. Слышать это было странно. О чем это он? Но таковы уж были новые реалии, позже я к ним привык и долго считал единственно правильными. Но и судьба каждого курсанта в Академии висит на волоске. За плохую успеваемость, за нерасторопность по службе, за бесчисленные мелкие воинские проступки любому грозит отчисление. И ничто не поможет! Ни слезы матерей, ни звезды отцов! И что за пределами Академии ждут люди, мечтающие влиться в ее ряды, в гражданских институтах, и такая возможность будет у них вплоть до четвертого курса! Не выспались? Зарядка тяжелая? Вы изнеженные гражданские люди, но для того и нужен курс молодого бойца, чтобы вы втянулись. Только так можно подготовиться к войне, которая может начаться в любой момент. И громогласно провозгласил сакраментальное: «Конкурс продолжается!» Даже после выпуска Академия будет неусыпно следить за службой своих отпрысков и недостойной деятельности не потерпит! Потому что Академия – это Alma Mater – кормящая мать. Как мать не теряет связи со своими детьми – так же и Академия.

Первые наши погоны, криво и неумело нашитые на х/б гимнастерки, были еще благородного малинового цвета с белым кантом. А вот когда прибыли на «зимние квартиры» и получили полный комплект формы, погоны нам достались уже красные с желтым кантом. Принимали присягу и проходили торжественным маршем перед трибуной полной генералов в таких погонах. А старшие курсы – еще пока в малиновых. Они смотрели на нас как на пижонов с дурным вкусом и прозвали «попугаями». Это дало ощущение ущербности. Не прошло и двух недель, как и они перекрасились, но «остался какой-то осадок». Да что там курсанты! Генералам пришлось срочно перешивать брюки и менять малиновые лампасы на красные.

Кадеты Петров и Афанасьев поступила на третий факультет и общение быстро сошло на нет. Благородный юноша из дипломатической семьи, набрав баллы, достаточные для поступления в Академию, забрал документы и отнес их в Первый мед. Но это был исключительный случай. А была и такая система. Если ты набрал достаточно высокий балл, но его не достаточно, чтобы пройти конкурс в академию, то с этими результатами примут в гражданский мединститут в Ленинграде без экзаменов. Этой возможностью пришлось воспользоваться одному из моих спутников из Тирасполя. В академию он не проходил, но с этими результатами поступил в Педиатрический институт. А вот второму повезло. Он вернулся на благословенную молдавскую землю. Но недолго ей оставалось благоденствовать. Через пять лет по решению Партии там начали уничтожать виноградарство, а еще через 6 лет в Приднестровье разгорелся вооруженный конфликт, в котором уже участвовали в качестве военных врачей некоторые из бывших абитуриентов набора 80-го года.

Прапорщик Кирпич конечно же поступил и был назначен старшиной первого курса морского факультета, но учиться ему не довелось, поскольку где-то в середине августа уже в самый разгар курса молодого бойца (КМБ), свалился на плацу на виду у всех сформированных курсов. Большой эпилептический приступ. После чего он был отчислен по состоянию здоровья.

Берия – Басилия учился на нашем курсе, был активным участником художественной самодеятельности. Человека два в летних каникулярных отпусках гостили у него в Батуми. Однако служба ему давалась тяжело, учеба еще тяжелее, и он не вылезал из клиник (где пропадал в качестве пациента, а не кружковца ВНОС), и на третьем курсе был комиссован по состоянию здоровья. Странный исход, потому что многие злорадно думали, что его отчислят за неуспеваемость. Ему пришлось бы отслужить солдатом не меньше года в Заполярье. Как стращал нас наш-дорогой-Шеф: «Курортные города – Кандалакша, Мурманск, Алакурти!». Ираклий приезжал на 10-летие выпуска. Получил таки у себя на родине медицинское образование, работал заведующим  анестезиологией-реанимацией, принял мусульманство (пояснил: «чтобы законно взять двух жён»). Еще лет через десять умер от рака печени.

Насчет духов великих – это правда.  Но о любви к спортсменам – очень избирательно. Дело не в том, кто ты мастер спорта или второразрядник, а в том, чего ты хочешь и насколько готов отстаивать свои интересы. Я этого тогда не знал и считал, что должен подчиняться приказам. Так что спортивная карьера не сложилась. Но до 4 курса подергался. И, всё-таки, хоть немного, но превзошел на втором курсе свои гражданские результаты.

С милыми дамами с кафедры русского языка я больше ни разу не встретился. По-хорошему, надо бы зайти к ним – уже в форме. Вафельный тортик занести. Глядишь, завязалась бы дружба, узнал бы, что к чему в Академии. Но уже через месяц, после Курса молодого бойца, таких мыслей по определению не могло возникнуть в пришибленных мозгах подобных мне идеалистов. А чуть позже нас окружили заботой и доброжелательным вниманием не менее милые дамы с кафедры иностранных языков. Даже вывозили нас в составе учебных групп на экскурсии в Петергоф, Пушкин и Ломоносов. И с ними действительно завязалась дружба на долгие годы. В моей группе преподавала английский язык обаятельнейшая Елена Алексеевна Шпиленя. Она происходила из семьи одного из великих академических людей, на тот момент еще живой легенды, а сейчас, несомненно – духа – покровителя и защитника Академии генерал-лейтенанта м/с Георгиевского. Когда я в 1988 году поступал в адъюнктуру на кафедру биологии и зашел повидаться, она настояла на том, чтобы подготовить меня к экзаменам и провела со мной, пожалуй, десяток занятий. В адъюнктуру я не поступил, но это было определено задолго до экзамена по языку. Но это совсем другая история.

Года через три в один прекрасный день невдалеке материализовался из воздуха Владимир Никитич Ракитин, и на погонах у него было уже по три звезды. Я на всю жизнь запомнил, как отец однажды поздравил своего командира полка, еще в Чехословакии. И, честно говоря, хотел, чтобы и мне представится случай так же поздравить Ракитина. И, пожалуйста, случилось! Издалека перейдя на строевой шаг и приветствуя его отданием чести воскликнул: «Товарищ полковник! Поздравляю с присвоением очередного воинского звания!». Кажется, я его немного этим смутил.

Подполковник Исаев выпустил наш курс, человек 20 отсеялись, не прошли пресловутый «конкурс», который для многих и по сей день продолжается, и действительно, из гражданских ВУЗов поступили уже позднее по меньшей мере человека три. Вскоре после нашего выпуска Евгений Алексеевич стал заместителем начальника факультета, получил звание полковника, а в 1991 году вступил в должность начальника факультета. После увольнения в 1995 году, уже не было никакого смысла продолжать играть ястреба. А многим хотелось как в молодости слушать его яркие моноспектакли. И возникла традиция отмечать его день рождения – 22 января. Сначала мероприятия проходили на станции переливания крови в 49 городке, которую к тому времени уже возглавлял наш однокурсник Сергей Сидоркевич.  Потом переместились в резиденцию нашего-дорогого-Шефа в поселке Левашово. Исаев однажды объявил, что не считает эти  встречи празднованием его дня рождения. Это – День курса. Собиралось до 40 человек. Сейчас поменьше. Когда-то и я туда охотно ходил. А теперь «отстал от их союза». Они все полковники. Источают требовательность и недовольство. Мне как-то не по себе… Ради исторической правды, следует сказать, что фразу «конкурс продолжается» (которую обязательно кто-нибудь провозгласит, уже дурным голосом, после 10-й рюмки) изобрел не он, а, судя по всему, Алексей Алексеевич Петров, начальник курса набора 1954 года.*** На этом курсе учился великий путешественник и телеведущий Юрий Сенкевич.

Лично я в академическом лагере в Красном селе был еще 3 раза. На учениях «Очаг» после первого и пятого курсов. И на недельных учебных сборах «Комплексная задача» на 5-м курсе. (Медицинское обеспечение ракетной бригады. Склеили топографическую карту от Карпат до Антверпена.). Ну а те выпускники, которым удалось вернуться в Академию, бывали там бессчетное количество раз.

Овденко Андрей Григорьевич. Уникум: все еще в погонах. Профессор на кафедре травматологии. Не одну горячую точку прошел.  Автор монографий «Огнестрельные ранения и огнестрельный остеомиелит конечностей», «Внешний остеосинтез при огнестрельных переломах». А вот мой соавтор по данному опусу Андрей Саматыго.

Кстати, ему довелось быть начмедом лагерного сбора в достопамятном году 2008 году,  когда впервые на II факультет набирали девушек. Андрей Брониславович поведал мне: “Многими тогда это решение сверху воспринималось крайне негативно и рассматривалось как удар по престижу Академии, как её уничижение.  Начальник Академии генерал-майор А.Б. Белевитин, прибыв в красносельский лагерь, перед началом экзаменов собрал на плацу офицеров лагерного сбора и дал понять, что их задача сделать всё, чтобы ни одна не прошла! Но решали не они.” А я подумал, что эти люди явно не читали Дэвида Вебера. Большая часть звездной саги о Хонор Харрингтон была написана. Уже решало Новое Время. Глядя на новую форму женщин и мужчин на Параде Победы я думаю, что будущее наступило.

По несколько раз в день, на протяжении многих лет, и в строю, и одиночным порядком проходили мы мимо клиники военно-полевой хирургии. На первом этаже у них реанимация. Из окон лился холодный синий свет бактерицидных ламп и почему-то навевал иррациональную жуть. Хуже, чем картина операционной палатки в Красном Селе. А через двадцать три года за этими окнами прошли последние 10 дней жизни моей жены Натали…

Alma Mater – Кормящая Мать… Как установили психоаналитики, любая архетипическая фигура имеет темную, теневую сторону. Для данного архетипа она называется «dura mater», что переводят как «твердая», «жесткая», а, иногда, даже «пожирающая» мать. Конечно, все мы любим академию, но немало тех, к кому она повернулась теневой стороной. Так у них на роду было написано. Они любят ее по-другому.

Анонс этого материала не стене вКонтакте вызвал, вопреки обыкновению, некоторое оживление. Меня просят продолжить.

Пожалуй найдется несколько тем, о которых думается/вспоминается с удовольствием.. Но это долго пишется, а когда опубликуешь, долго мозг кипит. А я пока вынужден вернуться к гомеопатической деятельности. Собственно приемы я не прерывал, но работа с первоисточниками несколько пострадала.

Замечу, что мои околонаучные эссе и даже статьи написаны примерно в таком же стиле. Перечитывайте. С главной страницы сайта можно зайти в Блог и все найдется.

Но, если судьба нашего курса не оставила вас равнодушными, то на эту тему есть огромный материал, созданный крупным художником-мемуаристом, выпускником нашего курса. Армейская сага военного врача. Будучи врачом ВДВ он был свидетелем грандиозных и страшных событий, связанных с распадом СССР и военным строительством в украинской армии.
На ЛитРес – Влад Озер. https://www.litres.ru/vlad-ozer-17532416/. Там пока не выложен материал о 1 – 4 курсах Академии, но его можно найти на Проза.ру по запросу “Владимир Озерянин.

В его книгах нет мармелада и очень мало умиления, – армейская жизнь, как она есть, конечно со сдержанным юмором. И светлые и теневые стороны – все сбалансировано.

Уже пора бы крупным издателям обратить внимание на его книги. После небольшой редактуры и корректуры это будут если не бриллианты, то сапфиры.